10 картин Игоря Грабаря, которые нужно знать

Грабарь пишет снег обобщенными цветовыми плоскостями, передавая легкое скольжение теней по его поверхности. Пейзаж написан в технике умеренного импрессионизма, широкими мазками щетинной кисти. Рассматривая картину, проникаешься настроением неторопливого созерцания и тихой грусти.

Пейзаж «Угасающий день» по манере исполнения напоминает пленэрный этюд с натуры, в котором запечатлен эффект закатного освещения, когда вспыхивают все краски. Грабарь избирает необычный панорамный формат, создавая динамичную композицию, построенную на пересечении горизонтальных и вертикальных ритмов. Художник вырабатывает экспериментальную манеру работы разнонаправленными мазками переливающихся оттенков. Например, в небе мазки взлетают вверх, а отражаясь в воде, становятся более рельефными и плотными. Снег переливается радужными оттенками. Освобождающаяся из-под снега трава передана острыми ударами кисти. В музыкальном согласовании множественных фактурных ритмов рождается захватывающий взгляд зрителя образ пробуждающейся природы, подводящий к серии работ, выполненных в технике дивизионизма.

Созданная в окрестностях усадьбы Дугино, в деревне Шестово картина «Белая зима. Грачиные гнезда» была написана в начале января и является своего рода экспериментом в области разложения цвета, последовательно воплощенным Грабарем в «Февральской лазури». Любимым мотивом художника становится береза, причем ее плакучая разновидность. Ею он не переставал восторгаться: «Что может быть прекраснее березы, единственного в природе дерева, ствол которого ослепительно бел, в то время как все остальные деревья на свете имеют темные стволы. Фантастическое, сверхъестественное дерево, дерево-сказка. Я страстно полюбил березу и долгое время одну ее и писал». Полотно невольно вызывает в памяти знаменитую картину Алексея Саврасова «Грачи прилетели», но вместо весеннего преображения природы здесь зимний сон природы; вместо тающего снега — его глубокое покрывало, в которое укутаны земля и сараи; вместо простора и движения — одно величавое дерево. На фоне как бы набухшего снегом неба оно кажется погруженным в непробудный сон, а в его опущенных ветвях дремлют гнезда. Крона березы, взметнувшаяся среди сараев, написана в изысканной графической манере, дающей представление о многослойном сплетении плакучих ветвей. Экспериментируя с техникой дивизионизма, Грабарь пытается озвучить серые ветки вспыхивающими то там, то здесь мазками пурпурных, бирюзовых, синих цветов. Также стены сараев переливаются оттенками «оксидированного серебра», по собственному замечанию Грабаря. Это внутреннее звучание цветового тембра роднит его полотно с работой Константина Коровина «Зимой» (1894). Художник разрешает сложную пластическую задачу — пишет белое на белом, достигая вертикальными мазками струения влажного, пропитанного снежными испарениями воздуха. На поиски Грабаря отозвался Валентин Серов, сказав автору ободряющую фразу: «Трудная задача, а вышла у вас. Зима действительно белая, но без белильности».

«Мартовский снег» относится к числу снежных пейзажей, созданных в Дугино на пленэре, и отмечен наиболее новаторским взглядом на натуру. Композиция производит впечатление перемотки кадров пленки снизу вверх, когда верхний кадр с идущей по подтаявшей дорожке девушкой с коромыслом представляет собой вполне традиционный сельский пейзаж с фигурой, домиками и деревьями, а следующий кадр — изображение фактуры тающего снега с прозрачной тенью березы. Этому эффекту способствуют высокий горизонт и прием своеобразного «зуммирования», когда взгляд зрителя упирается в рельефную фактуру снега. Первоначально в названии работы было имя девушки, которую Грабарь попросил попозировать 10–15 минут, — Лампейка (Евлампия), но впоследствии пейзаж был переименован, так как главные живописные открытия совершаются именно в изображении снега и играющих на нем прозрачных теней. Здесь проявилось своеобразие видения Грабаря, умевшего сфокусировать взгляд на одном пейзажном фрагменте и погрузиться в любование им. В фрагментировании проявляется особенность пейзажа эпохи импрессионизма в отличие от повествовательности пейзажа реалистического.

В «Мартовском снеге» намечается радикальный шаг к распредмечиванию пейзажа — основным объектом изображения становится голубая тень от дерева и снежная поверхность. Верный своему методу дивизионизма, рельефными нашлепками белил художник передает рыхлость старого снега, игру бликов и рефлексов. Фактурные эффекты создают дополнительную оптическую иллюзию мерцания, вибрации атмосферы. Композиция разомкнута в разные стороны. Пространство превращено в плоскость. Условность изображения доведена до той грани, когда трудно сказать, что важнее для художника: передать поверхность снега или добиться самодостаточной выразительности рельефной живописной поверхности?

Картина воспринимается во многом как подготовка к разработке композиции «Хризантем», но она отличается как общим настроением, так и цветовым строем, редко встречающимся у Грабаря. Серебристые оттенки предметов сочетаются в ней с глубокими и не характерными для высветленной гаммы дивизионизма оранжевыми, бордовыми и коричневыми цветами.

В творчестве мастера это один из наиболее удачных и гармоничных примеров включения в композицию фигуры человека — создания полужанровой композиции в традициях Серова. Художнику позировала юная Валя Мещерина, племянница художника Николая Мещерина, хозяина усадьбы Дугино, которая в будущем станет женой Игоря Грабаря. Модель была рыжеволосой с пылающим на щеках румянцем, и она прекрасно вписалась в эту пышущую жаром самовара предметную среду. Тема чаепития прочно вошла в историю русского импрессионизма с работами К.А. Коровина конца 1880-х годов, и в повседневном укладе Дугино самовар всегда ждал художников, возвращающихся согреться после работы на пленэре. Грабарь создает насыщенную плотной предметной средой интерьерную сцену, в которой предметы и стихии проявляют себя очень активно, в то время как позирующая модель становится лишь невольной свидетельницей энергичной жизни предметного мира. Ее образ не приобретает самодостаточной портретности.

Натюрморты Грабаря стояли у истоков расцвета этого жанра в России на рубеже XIX–XX веков. Предметный мир в них представлен в своеобразном пленэрном интерьере, что свидетельствует о новом понимании содержания натюрморта. Вместо темных теней старинных натюрмортов на полотнах Грабаря торжествуют свет и воздух, разложенные на радугу. Самый великолепный из них — «Хризантемы». Экзотические цветы и драгоценная посуда на столе — характерная черта обстановки усадьбы Дугино. В центре крупные желтые хризантемы, присланные коллекционером и цветоводом Иваном Ивановичем Трояновским, другом художника. Композиция выстроена на системе контрастов и нюансов. Два букета цветов в переливающихся майоликовых вазах обозначают две зеркальные оси. Отражаясь в окнах, они создают эффект непрерывного движения взгляда по кругу. Динамику пространству придает также двойная точка зрения. На цветы художник смотрит снизу, на поверхность стола — сверху. Пространство картины благодаря этому кажется фрагментом интерьера, приближенным к взгляду зрителя. В «Хризантемах» техника дивизионизма проявляется в разложении белого цвета скатерти на рельефные мазки: розовые и бирюзовые, желтые и голубые. Сливаясь на расстоянии, они заполняют пространство голубоватой атмосферой.

Грабарь счел важным отметить в подписи время создания картины — «ноябрь», так как работал над ней в течение месяца, когда теплые цвета осени уходят и зима своими холодными оттенками напоминает о себе. Большое внимание художник уделяет изображению посуды. Хрустальные сосуды полурастворены в плотной световоздушной среде и воспринимаются как мерцающие кристаллы. Тарелки вылеплены из переливающихся мазков, дающих блестящую поверхность, как перламутровые раковины. Работая маслом, соцветия Грабарь написал темперой, более сухой и матовой краской, подчеркнув жесткими торцевыми мазками немного подсохшие цветы. Акварелью он тронул лепестки зелеными прозрачными мазками. Ведь по системе смешения цветов голубые сумерки интерьера, смешиваясь с желтым, должны давать зеленоватые оттенки.

Картина открывает новый, сезаннистский период в творчестве Грабаря. Элементы хаоса художник подчиняет логически выстроенной композиции, противопоставленной натуре. В этой натюрмортной постановке художник обобщает поиски в области мотива накрытого стола в Дугино. Художник переносит натюрмортную постановку из пленэрной среды в интерьер, о чем свидетельствует фон — обои с крупным рисунком. Хотя манера наложения мазков осязаемым рельефом сохраняется, но разложение цвета становится более умеренным, цветные рефлексы остаются только в тенях. Об изучении системы Сезанна, творчеством которого Грабарь увлекается одним из первых среди русских художников (в 1907 году Иван Морозов приобрел сезанновский «Натюрморт с драпировкой»), свидетельствует опрокинутая на зрителя плоскость стола, что сразу создает эффект противопоставления изображения пространству зрителя. Предметы расположены по принципу вращения вокруг центра, что выявляет жесткую композиционную конструкцию, не дающую им и скатерти соскользнуть с поверхности стола. Грабарь поляризует цвет на резкие контрасты теплых и холодных цветов, превращая яблоки в пылающие сгустки. Продолжая восходящую линию ваз с фруктами, Грабарь помещает горшок с бело-голубой цинерарией, написанной темперой, — акцент, который завершает всю композицию. В этой искусственно срежиссированной постановке оказывается множество участников, включая кресло, втянутое в поле композиции. В то же самое время зрительно-осязательное обаяние предметного мира не отпускает художника до конца, и он все же стремится «передать контраст шероховатой скатерти, блестящей посуды и матовых нежных цветов при помощи соответствующей каждому предмету фактуры и характера окраски». Рождается эксцентро-концентрическое пространство, где межпредметные связи и оси, соединяющие изображение с глазом зрителя, предельно напряжены. Вслед за Сезанном Грабарь движется в направлении пересоздания предметного мира из единого драгоценного живописного вещества, что логически приводит его к изменению классической философии натюрморта. Этот жанр, традиционно погружавший в размышления о хрупкости материального мира, теперь становится обоснованием нетленных законов творчества, торжествующих над энтропией.

Несколько академичная обезличенная художественная манера является данью методу соцреализма. Образ складывается из отчетливых декларативных посланий зрителю. В руках у Грабаря палитра и кисти, что указывает на верность призванию живописца. Атрибуты живописи прочитываются как своего рода щит, а художник демонстрирует уверенное владение мастерством. Обращает на себя внимание расположение красок на палитре, где чередуются полосы синего, белого и красного цветов — ассоциирующиеся с цветами французского флага, что может быть прочитано как напоминание о приверженности художника французской художественной культуре от импрессионизма до Сезанна. Грабарь в период борьбы с формализмом неоднократно выступал в защиту высоких художественных традиций и необходимости интернационального обмена опытом в искусстве. Будучи авторитетным государственным деятелем, был убежден в необходимости продвижения национальной культуры в международном контексте. Костюм с галстуком под халатом указывает на административное поприще, на котором Грабарь получает признание, будучи инициатором создания различных художественных и исследовательских институций. Белый халат, накинутый поверх костюма, призван поведать о третьей важной составляющей его деятельности — это одежды реставратора, человека, причастного к сохранению и раскрытию памятников старины, хранителя культурного наследия.

К мотиву березовой аллеи художник неоднократно обращался в последние десятилетия своей жизни. Этот образ воспринимается как своего рода метафора пути художника и общественного деятеля, целенаправленно всю свою долгую жизнь посвятившего культурному созиданию. Мотив аллеи — это также образ возвращения к уединенным раздумьям и размышлениям над опытом прожитых лет, своего рода подведение итогов большого пути. Художник, когда-то воспевший березу как олицетворение красоты русской природы, выстраивает композицию из прекрасных стройных и могучих деревьев, тянущихся своими белыми стволами к небу и в перспективе вспыхивающими пламенем ветвей. По-прежнему играют цветные тени на снегу, и яркое солнце освещает колею. И, хотя живописная манера художника уже не поражает радикальностью экспериментов, но наглядно демонстрирует верность любимой тематике. «Искусство, искусство и искусство. С детских лет и до сих пор оно для меня почти единственный источник радости и горя, восторгов и страданий, единственное подлинное содержание жизни», — подводя итог своим размышлениям, о своем призвании писал Грабарь.