Секреты ма­стер­ства Роберта Фалька

Юный Роберт и не думал быть художником — он готовился поступать в Московскую консерваторию по классу рояля. Однако летом 1903 года ему подарили масляные краски, и он полностью погрузился в живопись. Как писал Фальк в автобиографии,

Упрямство победило рассудительность: не поступив сразу после окончания реального училища в художественную школу, Фальк продолжил готовиться к учебе. За год он написал около сорока живописных работ, занимался как самостоятельно, так и посещая школу-мастерскую Константина Юона и Ивана Дудина и школу-студию Ильи Машкова. В 1905-м Фальк поступает в Московское училище живописи, ваяния и зодчества — проходит по конкурсу одним из первых, что несколько примиряет его родителей с профессией сына.

В молодости Фальк был далек от того образа мудреца и отшельника, каким представал в конце жизни.

Студентом узнав, что его однокашник и будущий президент Академии художеств СССР Александр Герасимов вступил в реакционный Союз русского народа, Фальк дал тому пощечину. 

В 1909-м Роберт принял православие и сменил имя на Роман ради женитьбы на сокурснице Елизавете Потехиной, причем брак не был одобрен родителями ни с той, ни с другой стороны. 

В 1911-м художник на вырученные от первой продажи своей картины средства отправился в путешествие по Италии. Поскольку сумма была незначительна, почти весь путь он проделал пешком, останавливаясь на ночлег в придорожных тавернах и обедая в самых дешевых трактирах. Художник сумел обойти многие города северной Италии, а вот на юг денег уже не хватило. Так Фальк самостоятельно усилил академическую составляющую своего художественного образования, сообразно принципам петербургской Академии художеств, традиционно отправлявшей своих лучших выпускников на пансион в Италию.

С годами Фальку требовалось все больше времени, чтобы достичь в живописи желаемого результата. Когда работа удавалась за один сеанс, он скорее удивлялся, чем радовался этому.

Его натюрморты зачастую потому и составлены из «неживых» предметов, которые не могут изменить свой вид или испортиться в течение многих недель. Знаменитая «Картошка» не только образ аскетичной красоты, но и корнеплод, который не портится гораздо дольше, чем, например, сравнимые с ним по демократичности яблоки. 

В последние 15 лет своей жизни Фальк выбирал таких моделей для портрета, которые могли позировать ему не один месяц подряд. Среди них был искусствовед Александр Габричевский, который добросовестно являлся на сеансы ввиду драматичных обстоятельств. Ученый начал слепнуть, и ему запретили всякую работу, связанную с напряжением зрения, — он был свободен от преподавания.

«Абсолютный рекорд» был установлен в работе над картиной «В белой шали». Для нее позировала четвертая жена художника — Ангелина Щекин-Кротова. Сеансы проходили в разное время года и при разном освещении, а образ все дальше уходил от схожести с оригиналом. Завершена была работа — после более чем двухсот сеансов (!) — только потому, что жена Фалька простудилась и слегла.

Фальк был человеком не только увлекающимся, но и методичным. Живописью он занимался с регулярностью, напоминающей занятия музыканта, разрабатывающего свой рабочий механизм и каждый день повторяющего разминочные гаммы и упражнения. Фальк старался работать каждый день — вне зависимости от настроения и физического состояния.

Художник был предельно скромен в быту и привычках; после совета одного парижского доктора стал вегетарианцем и оставался им до конца жизни, не пил и не курил. Внешне Фальк не блистал здоровьем, но был очень вынослив: ежедневно по многу часов работал в мастерской или, нагруженный холстами и этюдником, весь световой день проводил на пленэре. Он говорил:

В молодости Фальк не любил и не понимал Рембрандта, в старости же излишне восторженные поклонники сравнивали манеру письма этих двух мастеров. Сам художник говорил, что его главный ориентир — французский мэтр: «Жестокая правда Сезанна не давала мне покоя».

Фальк был очень требователен в постановке любой натуры для живописи. Так, в натюрморте «Фикус» его совершенно не устраивала занавеска. Он буквально измучил Ангелину Васильевну, требуя найти простой и естественный рисунок складок этой ткани. Тогда жена художника втайне от него съездила в библиотеку Музея изобразительных искусств имени Пушкина и перерисовала складки с картины Вермеера «Девушка с письмом». Дома она заколола складки занавески по вермееровскому образцу. Когда Фальк вернулся и увидел результат, он довольно сказал:

Во время сеансов портрета Фальк был очень внимателен к поведению модели. Нет, он не требовал модель замереть, уподобившись яблоку в натюрморте, — напротив, художник разговаривал с тем, кого писал, на самые разные, но обязательно возвышенные темы. При этом нужно было не только разговаривать «о высоком», но и молча, про себя удерживать этическую планку, размышляя о незаурядных темах. Таким образом в глазах модели появлялась наполненность, позволявшая Фальку не просто уловить суть человеческой натуры, но создать образ, опережавший действительность. Условно говоря, художник писал возможное будущее человека, вдохновляясь теми возможностями, которые в нем были заложены настоящим. Одна из моделей Фалька, позировавших ему в конце 1940-х, вспоминала о подобной направленности образа:

У Фалька было особое чувство цвета. Некоторые его картины поначалу могут показаться довольно мрачными или даже грязными по цвету — они требуют времени для зрительного вживания в цветовой строй.

Как пишет Ангелина Васильевна, «мне пришлось быть свидетельницей рождения т. н. “грязного цвета” Фалька… Помню, как тщательно готовил он палитру. Замыкали ее белила и сажа. Вся гамма красок шла по очереди от холодных к теплым. Смею уверить, что фузой, то есть случайным смешением красок на палитре, он никогда не писал и постоянно в процессе работы счищал мастихином не только “фузу”, но и ту смесь, которую он только что использовал для определенного цветового пятна или отдельного мазочка… Он как-то задумчиво и пристально вглядывался в натуру, долго смешивал краски и затем легким и точным движением касался кистью холста, создавая трепетную ткань картины. Если его лицо принимало выражение покоя, это свидетельствовало о внутренней удовлетворенности, значило, что цвет “запел”, и эта музыка цвета ведет его кисть легко и свободно».

Фальк был настолько погружен в творческую работу, что все жизненные события видел сквозь призму живописных задач. 

Одно время он любил писать городские пейзажи с верхней точки и спрашивал у всех знакомых подряд, нет ли у них подходящего балкона и нельзя ему там поработать. Для работы над портретом Виктора Шкловского, одного из главных русских литературоведов-формалистов, художник захотел взять в качестве фона городской пейзаж. Окно в мастерской было слишком маленьким и находилось под потолком. Тогда Фальк обратился к коменданту дома Перцова, где располагалась мастерская, и попросил разрешения пробить окно в стене, причем так, чтобы через него хорошо просматривался Московский Кремль. Для 1948 года, когда в обстановке поиска «внутренних врагов» государства градус общей подозрительности постоянно усиливался, эта просьба была примером дичайшей наивности. Что, вероятно, и уберегло Фалька от возможных трагических последствий. Портрет Шкловского в итоге был написан на фоне книжных полок.

Живопись Фалька, особенно поздняя, завораживает сложностью своей техники не только профессионалов, но и тех, кто видит ее впервые.

Качество живописной фактуры было не просто важнейшей составляющей картины — оно определяло индивидуальность художника, это сущностная часть языка его искусства.

Особенность работы Фалька заключалась в ее беспрецедентной продолжительности при густом, пастозном письме — слой краски постепенно нарастал, обретая качества цветного рельефа. Художник одновременно срезал и заглаживал мастихином поверхность красочного слоя. Для лучшего сцепления свежих слоев краски с хорошо просохшими Фальк иногда использовал чеснок, которым протирал поверхность. Это известный метод русских иконописцев, иногда считается изобретением лично Фалька, а в одном современном модном романе подлинность его холстов проверяется еле уловимым, но сохранившимся (!) чесночным запахом.

Как у любого крупного художника, у Фалька есть свои загадки. 

Он любил помещать свои завершенные холсты под стекло, что совсем нехарактерно и даже невыгодно для оформления масляной живописи.

Он любил писать больных, людей с особенностями психического развития, глубоких старух и стариков — то, на что мало кто готов смотреть. 

Он любил выражать свои мысли формульно, например:

Здесь есть что расшифровывать.

Роберт Фальк не был сухарем, в глубине его интровертной натуры постоянно горел поэтический огонь. А как иначе он мог заявить, что главное для художника — «промыть глаза», и тогда «цвет запоет»!