Текст Романтизм как способ жить

На рубеже XVIII и XIX веков отношения между миром вещей и миром идей были весьма неоднозначными. Следуя за Юрием Лотманом, мы, конечно, можем утверждать, что идеи неотделимы «‎от каждодневной реальности»‎, но каким образом они повлияли на быт — вопрос дискуссионный. С одной стороны, мы привыкли судить о культуре романтизма с позиции двоемирия — разрыва между миром мечтаний и идеалов и реальной жизнью, куда более грубой и прозаической, совсем не похожей на то, о чем грезили романтики. С другой — сложно отрицать, что романтизм был не просто направлением в искусстве. Все чаще его рассматривают как цельное мировоззрение, повлиявшее на представления людей о жизни и о себе.

Попытаемся нарисовать портрет человека романтической эпохи, опираясь не только и не столько на произведения искусства. Писатели и художники часто чурались рутины и избегали упоминаний о ней. Допустить на страницы романтического произведения или в пространство холста можно было нечто поэтическое и возвышенное — будоражащее воображение предметы быта из дальних стран или приметы «‎милой старины», разумеется, тоже идеализированной. Но никак не то, что окружало автора в действительности. Нельзя также не отметить, что при описании образа жизни русского романтика складывается образ несколько карикатурный — невольно вспоминается гоголевский Манилов с его благодушным мечтательством. Однако это всего лишь один из возможных сценариев, и он, конечно, сильно утрирован. И все-таки эпоха романтизма действительно была отмечена небывалыми прежде отношениями между желаемым и действительным. Жизнь открыто подражала искусству и литературе, а порой сливалась с ними.

Круг приверженцев культуры романтизма в основном составляла небольшая часть дворянства. Искусствовед Валерий Турчин считает, что «‎союз романтизма с вкусами дворянства» обеспечила его антибуржуазная природа. Мужчина чаще всего был офицером или чиновником, переживающим о судьбе российского общества и готовым к действию. Он сформировался в годы переоценки ценностей на фоне важнейших исторических событий и жил предчувствием перемен. Таким мы видим Евграфа Давыдова, участника Наполеоновских войн, на портрете работы Ореста Кипренского. Нередко из таких «‎буянов», которые по молодости воображали себя гамлетами и чайльд-гарольдами, впоследствии получался «отец семейства холостой, надежный друг, помещик мирный‎», что с удовольствием высмеивали литераторы‎.

При этом в России одинаково ценились качества, заимствованные из английского, французского и немецкого романтизма. От французов русские романтики взяли меланхоличность и интерес к истории, от немцев — идеализм, любовь к фольклору, готовность за каждой скрипучей половицей разглядеть черты необычайного и потустороннего.

Английский романтизм предписывал культивировать в себе индивидуализм, бороться за свободу, быть личностью сильной, нетривиальной и даже в чем-то странной и чудаковатой — таковыми, например, были герои Байрона. «Это также мой сон: или за Байроном пуститься по всему свету вдогонку за солнцем, или в губернском правлении — за здравым рассудком и правдою, бежавшими из России…» — пишет поэт и литературный критик Петр Вяземский. Выводить жизненную и политическую программу из литературы было обычным делом. Тем более герой-тираноборец, освободитель народа был для либерально настроенного дворянства не просто фантазией. Ведь романтическое мироощущение разделяли не только мрачные чудаки и диванные богоборцы, но и многие будущие декабристы.

Гражданский романтизм, созревший в декабристской среде, был чрезвычайно любопытным явлением. Первые романтики в Европе принадлежали к постреволюционному поколению, что, конечно, не могло не наложить отпечаток на их мировосприятие. В России в 1810–1820-х годы сложилась совершенно иная ситуация — дворянская интеллигенция только готовилась открыто заявить о себе, и важную роль в этом процессе сыграли тайные общества. На время они стали точкой сборки для мыслящей молодежи того времени. Декабристский романтизм, как пишет Лидия Гинзбург, был «слиянием ‎рассудочности с чувствительностью, позднего просветительства с ранним боевым сентиментализмом»‎. Разумеется, не все члены подобных организаций были романтиками. В основном это были люди, захваченные «духом преобразования», о котором писал Павел Пестель, глава Южного общества, и увидевшие в романтизме альтернативу существующему положению вещей. Из них мало кто впоследствии стал революционером — большинство довольствовалось внешними атрибутами, ассоциирующимися с культурой романтизма.

Что еще включало в себя романтическое поведение? В первую очередь сочинение легенд о самом себе и культивирование собственной странности. Романтику были чужды шумные развлечения. Он ими пресытился и всегда будто скучал, порой открыто пренебрегая обществом — даже в раннем детстве. «Говорят, что я был всегда серьезным, никогда сам по себе не играл и даже не имел игрушек…» — приводит Лотман слова публициста пушкинской поры Дмитрия Завалишина. Романтик искал уединения на лоне природы.

Другая отличительная черта романтика — восторженная речь. Язык под влиянием романтизма преобразился даже больше, чем визуальная культура. Вместе с первыми романтическими произведениями в повседневную речь хлынула масса штампов: «‎туманная даль», «холод гробовой», «исполненный печали‎», «‎живые слезы»‎‎. Все это, разумеется, сказалось на том, как люди чувствовали и говорили о своих чувствах.

Впрочем, романтический образ мог быть совершенно невыносимым в быту. В конце концов мало кому может понравиться демонстративный эгоизм и унылая мина романтического героя: «Чувств у нас уже давно нет: чувство уныния поглотило все прочие. Все мы взапуски тоскуем о своей погибшей молодости; до бесконечности жуем и пережевываем эту тоску и наперерыв щеголяем своим малодушием в периодических изданиях. Если бы сия грусть не была просто риторическою фигурою, иной, судя по нашим чайльдам-гарольдам, едва вышедшим из пелен, мог бы подумать, что у нас на Руси поэты уже рождаются стариками», — сетовал Вильгельм Кюхельбекер в статье «О направлении нашей поэзии…».

Литературные вкусы романтиков хорошо известны. Кумирами старшего поколения в основном считались Шиллер и Гёте — авторы, подарившие миру идеал героя чувствительного, готового к борьбе, исполненного благородства и энтузиазма. Молодежь все больше разочаровывалась в жизни и предпочитала бунтарей и пессимистов — в первую очередь, конечно, Байрона. Первые предпочитали носить «кудри черные до плеч» и скорее ориентировались на более утонченный французский стиль. Вторые следили за английской модой и одевались несколько небрежно — например, носили черные фраки, ранее считавшиеся одеждой грубой и скорее спортивной, чем повседневной. Черный цвет также выглядел экстравагантно. В начале XIX века он ассоциировался с трауром — до появления лондонских денди просто так его практически не носили.

Существенно изменилась и женская мода. Из нее постепенно ушло все неестественное, перегруженное и сковывающее движения. За образец был взят античный идеал и более лаконичная крестьянская одежда — в моду вошли платья рубашечного кроя из легкой ткани с высокой талией. Однако нужно понимать, что поколенческое разделение было весьма условным.

В женщине предпочитали видеть идеализированный образ. Предполагалось, что она мечтательна и загадочна, жила литературой, тонко чувствовала природу и обычно представала перед публикой «с печальной думою в очах».

Женщины и до эпохи романтизма жили довольно изолированно и не играли большой роли в иерархическом русском обществе. Возвышение до романтического ‎идеала, конечно, не сильно улучшило их положение. Напротив, сделало женский мир еще более обособленным. Ведь теперь он был окутан флером загадочности‎.

В то же время женщина считалась более близкой к «естественному» образу жизни, а значит, ей была доступна внутренняя свобода быть собой. При этом именно в романтическую эпоху жизнь дворянки существенно меняется — во многом благодаря литературе. Еще совсем недавно, в середине XVIII века, женщины практически не читали. Зато, например, пушкинская Татьяна «‎с французской книгою в руках»‎ принадлежала к новому поколению, которое выросло на романах и лучше разбиралось в оттенках чувств — по крайней мере до замужества.

Женщине кроткой и чувствительной противостоял другой женский тип — демоническая красавица. Романтизм предполагал борьбу с условностями света, и необычные, часто окрашенные в трагические тона женские характеры как нельзя лучше соответствовали этой тенденции. В качестве примера Лотман приводит Аграфену Закревскую — жену финляндского генерал-губернатора, любовные связи которой были достоянием всего петербургского света, и Каролину Собаньску — известную авантюристку и тайного агента, которая порядком измучила влюбленного в нее Александра Пушкина в южной ссылке. Предполагалось, что демонические женщины не боялись нарушать правила и порой открыто противостояли обществу.

Изменились и представления о женской красоте. В культуре романтизма в женщине ценилась «интересная бледность» — она символизировала глубину чувств и переживаний. Здоровье, с которым ассоциировалась привлекательная внешность в XVIII веке, довольно быстро вышло из моды. Хотя еще сравнительно недавно Екатерина II иронично критиковала болезненную бледность и просила приближенных женщин не появляться при дворе с «историей здоровья на лице», то есть без макияжа, об этом аспекте женской жизни рассказывает историк Ксения Бордэриу в книге «Платье императрицы. Екатерина II и европейский костюм в Российской империи». Постепенно уходят в прошлое и ранние браки. Если раньше дворянки в большинстве своем выходили замуж, едва достигнув 14–15 лет, то в начале XIX века невестам было 17–19.

Еще одной важной тенденцией, пришедшей из Европы и повлиявшей на жизнь женщины романтической эпохи, стало более внимательное отношение к детям. Прежде в них видели разве что «‎маленьких взрослых», в жизни которых не было ничего специфического. Романтическая культура существенно изменила это понимание — детство стало ассоциироваться с утраченным идеалом естественной и беззаботной жизни на лоне природы. Изменился и жанр детского портрета. Романтики ценили образы, связанные с невинностью и чувствительностью. Например, в виде витающих в облаках ангелов показал мальчиков Гагариных Карл Брюллов («‎Портрет Григория, Евгения, Льва и Феофила Гагариных»‎), воплощением простоты, прелести и гармонии изображал детей Орест Кипренский («‎Девочка в маковом венке»)‎. Эти произведения очень далеки от реальности, но они сформировали культуру детства, на которую мы во многом опираемся до сих пор.

Несоответствие между мечтой и действительностью тоже можно назвать родовой чертой романтизма. Растворяясь в повседневности, романтик почти никогда не достигал того идеала, на который был ориентирован. Оттого нередко носители романтического мировоззрения выглядели комично. Этот аспект, может быть, в меньше мере отразился в визуальном искусстве, но зато вполне был заметен в литературе.

Обложка: Орест Кипренский. Читатели газет в Неаполе. 1831. Фрагмент © Государственная Третьяковская галерея

Превью: Орест Кипренский. Портрет графа Е. Е. Комаровского. Бумага, итальянский карандаш, сангина. 1823–1827 © Государственная Третьяковская галерея